Денис Осокин о марийцах и финно-уграх

И о многом другом

«БИЗНЕС Online» поговорил с современным казанским писателем Денисом Осокиным и предлагает обширное интервью с ним. Мы предлагаем ту часть интервью, где реч идет о марийцах, Марий Эл и финно-угорских народах.

«ФИННО-УГОРСКИЙ МИР БОЛЕЕ РАНИМЫЙ, НЕЗАЩИЩЕННЫЙ, ХРУПКИЙ»

— Разговор о состоянии традиционных, национальных культур в России не могу не начать с трагедии в столице Удмуртии. Как вы считаете, самосожжение ученого Альберта Разина, выбравшего такой ужасный способ, чтобы напомнить о проблемах удмуртской культуры и языка, характеризует реальное состояние дел в этой сфере?

— Случай, который произошел в Ижевске, мог произойти в любое время абсолютно, я так считаю. И при царях, и в СССР, и сегодня. Если бы у нас, допустим, эти трагедии происходили регулярно, тогда можно было бы говорить о тенденции. Какая-то все-таки здесь личная судьба человека помножилась на объективную реальность… Это чистый ужас и чистое memento mori. И никакого красноречия в этой трагедии, думаю, нет.

— И как у нас обстоят дела с национальными культурами и языками, особенно в свете последних изменений в системе среднего образования?

— В языковом национальном плане современная Россия выглядит лучше, чем было раньше. Но — до нормальной хорошести, до разумности, до очевидной, непоказной заботы государства о своем самом главном ресурсе, то есть о национальном многообразии, народах России и их языках, конечно, еще бесконечно далеко… Но! В позднем СССР, хотя я был тогда ребенком, школьником, и в самой-самой ранней постсоветской России, когда я был внимательным подростком, было гораздо хуже, чем сейчас, и все только заново восстанавливалось. То есть попросту всего было гораздо меньше. И самого главного — национального самосознания — не хватало прежде всего. И в давние советские годы было хуже, мне кажется, да и люди рассказывали.

В финно-угорских краях люди молились в рощах по-тихому, а милиция, дружинники и комсомольцы шли на дымок из мер-ото и лудов (это священные рощи марийцев и удмуртов), опрокидывали котлы, обещали людям проблемы и немедленно доставляли их… Тогда гораздо больше людей стеснялись своей национальности. Я это сам помню, видел и поражался… То есть, в 1980-е, например, в той же Удмуртии, в Ижевске, назвать публично удмурта удмуртом (в трамвае, в магазине, в библиотеке) было чуть ли не тяжким оскорблением… Я, конечно же, не про всех, но про многих. И я ничего не путаю — не вотяком, а удмуртом или удмурткой. Такие заподозренные в удмуртскости чистые удмурты покрывались красными пятнами и принимались ужасно ругаться и ретироваться. Здесь, конечно, причина больше в генетической их стеснительности и нежелании выносить заветное на всеобщее суетное обозрение… Вопросы национального были интимны, изранено-интимны, выстраданы. То есть подсознательно такая реакция рождалась так: «Да ты кто такой, чтобы мое самое сокровенное задевать, еще и публично?!» А сейчас я вижу многих чудесных удмуртов разных поколений — проводников своего языка и культуры, — которые гордятся удмуртскостью своей, а другие вокруг им завидуют, в том числе и я, за то, что они билингвы, а я — нет. И так повсюду.

Сейчас больше яркой национальной молодежи, национальной интеллигенции, которые любят, умеют и делают что-то феерически прекрасное свое. Национальное самосознание возросло. Но Россия большая и разная. Мы тут, на Средней Волге, вообще пусть не в раю, но в довольно-таки богатом регионе в языковом, культурном и административном смыслах. В богатейшем пространстве, сотканном из национальных республик. И на этой богатейшей Средней Волге золотое сечение, золотая середина, золотой гвоздь, алтын кадак — это Казань и Татарстан, поэтому все на нас смотрят.

О татарах особый разговор. Это все-таки второй по численности народ России, со своими красивыми именами, а не с русскими (греческими и латинскими), как у финно-угров тех же и у подавляющего большинства народов России; с ярким самосознанием, с исламом, который сильно помогает беречь и стеречь тот же язык и национальное самосознание, с такой столицей татар всего мира, как Казань…

А если дальше — в Сибирь, в тундру, на Дальний Восток, в российские области… Там беднее и горше всё зачастую. Есть народы, которые не имеют никаких республик и автономий. Те же татары, те же марийцы на территории областей российских, допустим, в Кировской области или в Нижегородской — им гораздо тяжелее живется, чем в Марий Эл и Татарстане. И так везде. Там, где есть республики, проблем меньше. Но проблем о-о-очень много.

Кто-то плачет — есть нечего; кто-то плачет — жемчуг мелок. Проблемы национального у татар, тем более в Татарстане — это проблемы мелкого жемчуга. И на всей нашей Средней Волге у всех наших народов в своих республиках то же самое — в сравнении со многими другими регионами России. В Нижнем Новгороде, который сильно большой город, одна разъединственная мечеть у канатной дороги. А в Казани их сколько? Марийцем в Марий Эл быть несравненно лучше, чем в соседней Кировской области, где у марийцев тоже их исторические земли.

— Но кажется, что и в национальных республиках ситуация разная. Да, Татарстан здесь часто приводят как сугубо позитивный пример. А в Марий Эл разговаривают по-марийски?

— Разговаривают, но меньше. Ситуации, конечно, различаются. Финно-угорский мир более ранимый, незащищенный, хрупкий. Финно-угры — здешние аборигены, а стало быть, дольше всех исторически подвержены влиянию сильных и многочисленных соседей, то есть русификации, да и татаризации частично, хотя прежде всего русификации. И у них другие способы бытования в мире, что ли. Они начисто лишены какой-то экспрессивности, желания что-то всерьез доказывать… Это все не про финно-угров. В разговорниках и учебниках эрзянского и мокшанского языков всегда упомянуто в предисловиях, что в этих языках нет слова «война». И слов «прощаться, прощай» нет, и слова «хотеть»… Это уже не из обучающей литературы, а я сам знаю. Финно-угры России — в поэтическом смысле — больше похожи на деревья, на траву. И если по ним пилами и ножами…. Во всяком случае им будет очень трудно выскочить из земли и тоже взяться за ножи, которых у деревьев и травы нет… А семена их летят, конечно, и падают — падают в землю. И языки звенят-шелестят, и песни поются, от прозрачной бездонности которых у меня кружится голова и текут слезы…

Русские-то современные, такие как я, — это восточные славяне в доминанте, но в которых очень много древнего финно-угорского, больше, чем в ком-либо, кроме самих финно-угров! И у меня неистребимое с детства чувство, когда я открываю финно-угорские учебники и словари, что я не учу эти языки, а вспоминаю. А ведь мы даже из разных языковых семей, казалось бы, — славяне и финно-угры. Славяне — индоевропейцы. Финно-угры — уральцы. Татары, кстати, тоже из другой семьи — из алтайской. Но русские и татары — это самый крепкий, по моим наблюдениям, союз. На уровне взаимопонимания друг друга, на уровне человеческой семьи, на уровне любви человека и человека… В Казани и Татарстане уж точно.

— Вот эта подверженность влиянию извне — это особенность менталитета финно-угров?

— Да. И судьбы нации. Но одно с другим связано.

В 2019 году культурной столицей финно-угорского мира назначено славное марийское село Шоруньжа (Унчо) Моркинского района Республики Марий Эл. Шоруньжа в 100 километрах от Казани, за Большой Атней. Там целый год происходят интереснейшие события. Можно узнать программу, съездить и посмотреть, ведь год уже скоро закончится. На будущий год это будет, может, я не знаю, Саранск или райцентр Коса Коми-Пермяцкого округа, или какой-нибудь хутор на одном из островов Эстонии. Финно-угры себя осознают аборигенным населением, и голоса предков в них упакованы очень-очень много и мощно, они вообще самые памятливые по своей природе, но при этом в них больше, чем у кого-либо из нас, исторического пессимизма. Основания для него у них были и остаются. Их теснили, сгоняли с лучших удобных мест, насильно обращали в неродную пришлую веру, были времена…

Да и сейчас обрусению как естественному процессу трудно очень противостоять. Тут и экономическое подкрепление необходимо, а его нет. Я имею в виду достойные зарплаты у родителей, чтобы у них больше времени и сил было со своими детьми родной язык учить, а не работать где придется, лишь бы выжить и к ночи падать без сил, а дети так и продолжают говорить по-русски, как в школе, где они проводят основное время своих дней… Человек же несовершенен — и раньше, и сейчас, несовершенен всегда. И человеческое общество несовершенно. И государство. Если много забот и проблем разных житейских, социальных, сугубо российских в том числе — неудивительно, что язык часто ставится в отдельно взятых семьях куда-то на последнее место или на предпоследнее.

Если вы меня спросите про изучение государственных языков республик в школах, то я уже говорил в своем предыдущем казанском интервью два года назад и мнение не изменил: я сторонник того, чтобы изучение языка титульной нации было обязательным в национальных республиках. Татарский у меня был обязательным, и я испытываю только благодарность, радость и удовольствие от этого. Я за то, чтобы в этом вопросе государство скорее подтягивало своих граждан и внушало, что если республика национальная, значит, тебе вообще-то выпал счастливый лотерейный билет — радуйся и богатей. Другое дело, что нужно совершенствовать систему подачи материала и отчетности. А еще — может быть, я не прав. Говорю за себя и за свое сердце, я ведь не политик, а мечтатель по большому счету.

«РУССКИЙ НАРОД — ИЗВЕСТНЫЙ ВЫДУМЩИК»

— Благодаря вашей книге «Небесные жены луговых мари» и одноименному фильму Алексея Федорченко некоторые думают, что марийская тема — едва ли не главная в творчестве Дениса Осокина.

— Несправедливо! Почитайте мои произведения, благо теперь они все почти собраны под одну обложку! Но не буду и отрицать, что марийская тема — одна из давних и любимейших моих тем.

— Но вы чувствуете себе защитником тех самых традиционных культур, о которых пишите, их проводником?

— Проводником — мне это слово ближе. Я тоже делаю это не сильно специально. Да, я это чувствую, вижу, у меня даже есть примеры. Вижу, что происходит в реальности, что книги мои воздействуют на мир и отдельных людей в нем. Например, когда я написал повесть «Овсянки», и она была опубликована, тем более когда через фильм стала известна широко… Вот пример. У нас есть мерянские общества в Москве и Костромской области, есть мерянские сайты, их делают люди, которые ощущают себя меря не по национальности, такого народа нет, а через чувствование своих предков, своей земли, то есть это скорее такое поэтическое мироощущение, вопросы личной навигации и веры. И это прекрасно. Я дружен с лидерами мерянского движения, это даже не движение, а, повторюсь, мироощущение, они иногда меня приглашают где-то выступать. Так вот, когда-то я с удовольствием узнал, что неомерянами даже был разработан экскурсионный маршрут на автобусе по главным точкам «Овсянок». И я ведь в самом деле очень важные вопросы поставил в этой повести и проговорил. Ставлю и проговариваю в своих работах.

То же самое и с марийцами бывает иногда, и чаще чем с кем-либо… И потом, луговой марийский — это единственный на сегодняшний день финно-угорский язык, на который переводились и на котором были опубликованы некоторые мои вещи. Это благодаря поэту и переводчику Зое Дудиной и, конечно же, тем марийским периодическим изданиям, на страницах которых тексты мои выходили. Еще на финском было — благодаря филологу Юкке Маллинену, но там совсем чуть-чуть, абзацы из «Овсянок». А Зоя Дудина переводила целиком «Новые ботинки», «Утиное горло», переводит теперь «Ночной караул»… В Марий Эл был недавно поставлен первый серьезный репертуарный спектакль по моему рассказу и пьесе — на марийскую и космическую одновременно тему.

— Так вы герой марийского народа или нет?

— Кто-то считает меня героем, кто-то считает меня врагом. Многим резко не нравится фильм «Небесные жены луговых мари». Но марийцы часто начинают дружить с отрицания… А потом отрицание сменяется таким теплом, какое не сыщешь больше нигде.

— Что вменяют в вину критики?

— Неправду, поклеп на нацию, что у них на самом деле не так, что мы все извратили. Что мы хотели себе нарубить всяких бонусов, то есть славы и денег по всему миру, а марийцев выставили эдакими индейцами, которые вызывают отвращение и нездоровый смех, которых разве что на расстоянии можно потыкать палкой… То есть обвиняют во всем том, что абсолютно не стояло ни близко ни далеко с нашими замыслами, потому что ничего, кроме любви самой-самой-пресамой, уважения и радости «до песен и слез», мы не испытывали и не испытываем. И наше горючее — это любовь и нежность, и чувство юмора, естественно. Мы много улыбаемся в этом фильме, в том числе над самими собой, над киношниками, над художниками… Вообще, получился очень улыбчивый фильм… Когда меня в моих частых поездках по разным городам (по университетам, областным и республиканским библиотекам, фестивалям, лабораториям) просят выбрать и показать только один полный метр из своей фильмографии — я, как правило, показываю «Небесных жен».

А финно-угорский мир просто более архаичен в восприятии и более раним-оголен, я уже об этом сказал. Многим хорошим людям здесь, да и вообще, свойственно считать, что правильно — это только так, как у тебя на огороде: один в один, до картофельного кустика — и никак иначе. А у соседа уже неправильно картофельные кусты из земли торчат. А что уж говорить о том, что в другой деревне иначе, в другом районе. А что уж говорить об авторах из других городов и краев вообще. Кстати, сами же финно-угры часто говорят (не все, но многие, кто поумнее-потоньше) — о том, что у них маловато взаимовыручки, консолидации, много взаимного отчуждения. В этом смысле у славян и тюрков этого огородничества, этой зашоренности, этих перегородок в восприятии, этой архаики меньше…

У славян и конкретно у русских — меньше всего. Может быть, поэтому мы и стали государствообразующей нацией и русский язык единственный государственный язык на всей территории России. Тут и плюсы свои, и минусы. Мы, русские, много чего утратили (хотя и не всё бесследно, и при сильном желании многое можем найти и вернуть), а с другой стороны, мы видим дальше собственного огорода как минимум. Я не говорю о всех и каждом в отдельности. Я говорю о тенденциях, о векторах. А вообще — у каждого народа есть чему поучиться, и только у него, и ни у кого больше, кроме него. Это непреложный закон социальной жизни. Жаль, что понимают его не все. Национальное многообразие — главное богатство не только России, но и всего мира. Жаль, что совсем немногие этим богатством пользуются так, как оно того заслуживает. И уж совсем ужас, что люди умудряются даже развязывать войны через эту чудесную пестроту мира, подаренную нам Богом.

Случалось, я приезжаю в марийскую деревню к давним друзьям, на праздник, на моление в священной роще и чувствую, что приехавшая сюда наравне со мной активная молодежь в национальных рубахах из Йошкар-Олы на меня косится… Потом кто-нибудь решается, когда я за пределы рощи выхожу куда-нибудь, здоровается, вроде нормально все, но начинает что-то говорить малопонятное-тревожное, дескать, будь осторожнее, не ровен час… И я чувствую, что люди недобры ко мне из-за фильма, да они и сами мне прямо об этом говорят, и я начинаю разговаривать, отвечать на их вопросы, рассказывать, что это о любви, о желании жить, что марийцами и марийками в фильме мы любуемся, и каждому герою сопереживаем-сочувствуем, и дальше разговор обычно заканчивается тем, что эти люди начинают улыбаться и говорят, что мне обязательно надо жениться на марийке и даже конкретно на их сестрах и племянницах, например, то есть происходит чуть ли не сватовство, пусть и полушутя… От напряжения не остается и следа.

— У меня есть вопрос о марийских женщинах. Родственница одна в юности остерегала: «Только не женись на марийке, они все ведьмы!» Позже удивился, что это, оказывается, довольно распространенное суеверие. Откуда берется и сохраняется подобное?

— Это со времен царя Гороха. Соседи на соседей кивают всегда, христиане — на язычников, мусульмане — на язычников, сами язычники — друг на друга. Допустим, вот Волга течет, на левом берегу марийцы, на правом чуваши — они друг о друге чего только не рассказывают. Чуваши говорят: «Там марийцы, туда вообще не суйтесь». Марийцы говорят: «Мы-то ладно; мы, конечно, мастера в колдовстве, но вот эти… Даже смотреть в их сторону не надо». А русские? Русские тем более живописуют их всех. Русский народ — известный выдумщик же.

Народная магия и вера в нее есть абсолютно везде. Это порождение человеческой психики на уровне человеческого вида. А еще — и вот это очень серьезно — часто магическая помощь оказывается действенной, когда она приходит извне, то есть не из твоей собственной культуры. Проще говоря, если твои боги перестали тебя слушать и помогать — ты отправляешься к богам соседей, и там помощь случается. Твои психологические лекарства тебя перестали лечить, ты к ним привык. И это абсолютно в порядке вещей, что лечиться, искать пропажу, ворожить и тайно упрашивать мир измениться сообразно твоим желаниям ездят к соседям. К мусульманам, кстати, тоже ездят — и именно чаще всего язычники. И к православным ездят. Было бы доверие к человеку и к его способностям, силе. А как дополнительный результат работы этого механизма — слухи, которым много столетий, что марийцы самые сильные колдуны, что чуваши самые сильные колдуны, что православные священники самые сильные колдуны и татарские муллы и старенькие бабушки-татарки — тоже.

И вот еще закон. Чем богаче, архаичнее, самобытнее культура, чем больше в ней сохранилось живой этнографии, именно живой — тем больше здесь вариантов национального, и не только по районам, а и по кустам деревень. То есть в таких культурах общенационального — маленькая прослойка, а вот все остальное национальное — это такая пестрота и многообразие, что и сами носители не слишком разбираются… И взаимопонимания внутри нации тоже меньше поэтому. А чужаки часто просто объявляются ничегонеумеющими и вредными. Но правда в том, что художник везде и всегда художник — у него способ познания мира такой, поэтический. Он самый свободный человек на свете. И если он чуток, если он настоящий, а не фальшивый — от его деятельности на любой земле и в любой культуре только умножение, польза, и никогда не бывает вред.

— Но вас это разнообразие живой этнографии привлекает?

— Оно меня дико привлекает. Оно меня возбуждает. И вот тут как раз прежде всего как личность! Но я никогда в жизни, как писатель, не занимался прямым переносом материала из фольклора и традиционных культур в свою литературу — это было бы неинтересно, скучно, потому что художник должен не делать коллажи, а создавать миры, искать, находить, придумывать, фантазировать, честно и изо всех сил стирать, как ластиком, границу мира внутреннего своего и внешнего мира и, перемешивая, рождать, зачинать, вынашивать и рождать, это я говорю буквально, не в переносном смысле! Поэтому мне калькировать и заимствовать ни капельки нет нужды, я даже цитировать завораживающие меня элементы ритуала и фольклора не люблю. Я, конечно, могу процитировать, например, в кино — если надо по касательной показать обряд. Но авторское послание — ради чего мы все это делаем — обязано быть только наше, глубоко и только наше. Иначе мы, поэты, будем просто не нужны. Самим себе — прежде всего.

Другое дело — я часто соотношу с данными традиционной культуры свои художественные находки и выводы, как дополнительное подтверждение, что я на правильном пути. Традиционная культура для меня — это зачастую камертон или проверочное слово, уже после того как сложная поэтическая задача мной решена. Вот так может быть. Но не обязательно вовсе. В работе художника никаких ограничений, проверочных слов, камертонов нет. То есть они не обязательны. Или могут быть утром, а в сумерках уже не подходят.

«Я СВОИМИ ГЛАЗАМИ ВИДЕЛ БУДКИ ПОСРЕДИ ДЕРЕВЕНЬ С НАДПИСЬЮ «ЙӰД ОРОЛ»

— Но марийская история вас не отпускает. Вот и театральный дебют недавно состоялся в Марийском кукольном театре, где поставили вашу пьесу «Йӱд орол» («Ночной караул»).

— Видимо, в том есть некий высший резон, мне неизвестный. Это воля Богов, судьбы. И я ничего не имею против, только радуюсь. Я ведь и начинал с Марий Эл свою полудетскую полевую этнографию — это ближайшая к Казани республика, и я всегда об этом знал. Я знал с детства о том, что можно сесть на электричку, доехать до Йошкар-Олы. Меня эта география, эти имена гипнотизировали еще в детском возрасте, и не только они, а разные. Вообще география мне представлялась в виде паролей: будто ты нажимаешь кнопку, произносишь пароль — и двери открываются перед тобой, и потолок исчезает, и стены… И сейчас у меня точно такое же восприятие, только гораздо более отточенное, совершенное. Я могу произнести про себя или вслух имя города или реки — и я там уже оказываюсь, даже не обязательно ехать туда потом физически. Оказываюсь, вижу, иду по этой земле и могу о ней написать… Ну так вот — я еще ребенком знал, что у нас тут совсем неподалеку начинается такая лесная-ягодная-грибная чарующая республика, и в нее стремился… Что не отменяло моей любви к Казани и Татарстану, выше я рассказывал про Свияжск и Свиягу, например…

И наша Средняя Волга ведь проницаемая, мешаная-перемешанная, пестрота и красота: из Марий Эл кто-то привозил одно, из Удмуртии — другое, из Мордовии третье, из Чувашии четвертое… Привозил или рассказывал, а я запоминал… Папа у меня родом из Пермской области, из Чайковского, к бабушке и дедушке мы всегда ездили через Удмуртию. Мама из Чистополя — самобытнейшего города в наших краях — там очень яркие чистопольцы-русские, очень яркие чистопольцы-татары, и похожие, и совсем не похожие на казанцев; к маминым родителям мы ездили на «Метеоре» или по дороге с долгой очередью на паром в Сорочьих Горах… Я все слышал и все запоминал, ну и додумывал-придумывал тоже активно…

А в Марий Эл я впервые поехал за книгами, когда мне было лет 15–16. Тогда ходила электричка Казань — Йошкар-Ола, которая шла часа четыре. Родителям даже не говорил, чтобы не волновались и не отговаривали меня.

— Там продавали книги, которых не было в Казани?

— Конечно! Именно книги по марийцам и на марийских языках. Где же им быть еще, кроме как в столице Марийской Республики? И мне казалось уже тогда — чтобы понять, что такое береза или рябина, надо ехать в Марий Эл, что за этим знанием надо к марийцам или что без них тут точно не обойтись… Ну и так далее. Это все было абсолютно из глубины души. Рационального, специально сформулированного тут ничего не было, была одна лишь тяга, так мне указывали мои внутренние приборы, мои маяки, а я с детства привык доверять им. Книги — рассказы и стихи — у меня есть о самых разных народах. А первый мой самый фильм, и, кстати, он у меня неизменно остается самым любимым, был о коми, и сняли мы его в Республике Коми на реке Вашке в 2002 году. Я говорю о картине «Одя» режиссера Эдгара Бартенева (Санкт-Петербургская студия документальных фильмов). Фильм идет 26 минут, то есть это не полный метр, поэтому он остается известным прежде всего внутри профессионального киносообщества. Но призов он собрал по всему миру тоже десятки. И это единственный фильм в моей фильмографии, официально участвовавший с Каннском фестивале в 2004 году в программе «Двухнедельник режиссеров».

«Небесные жены луговых мари» — это событие не только марийского, но и финно-угорского мира, а также уровня МХК. Кто-то не воспринимает мои работы, и это естественно и понятно, а кто-то из представителей других финно-угорских народов прямо-таки сердито мне говорит: «А почему же не к нам? Давайте к нам, у нас ведь все есть тоже, не только у марийцев!..»

— И как вам кукольный спектакль по вашей пьесе?

— Замечательный!

С Алексеем Ямаевым — худруком и режиссером-постановщиком Республиканского театра кукол в Йошкар-Оле — мы моментально сдружились еще с «Небесных жен». Алексей очень много нам помогал в работе над фильмом, и его семья тоже, он был в составе съемочной группы ассистентом режиссера по работе с актерами, то есть учил актеров-немарийцев правильно произносить реплики на марийском языке, плюс снялся сам в одной из новелл, той, что с Яной Трояновой. Спектакль — это его идея. Он рассказывал мне, что детство его прошло в марийской деревне в Параньгинском районе. Там они ходили на ночной караул — это такая деревенская пожарная охрана, дежурство по ночам от дома к дому, древнее общественное МЧС. «Ночной караул» или «ночной дозор» можно перевести — и это без шуток.

И мне Леша рассказывал, что ходили группами, в основном дети, подростки, несколько взрослых, а ответственным в каждую ночь всякий раз был конкретный деревенский дом и старшие люди в нем. Как солнце садится, сразу выходишь — и до того, как оно снова встанет, ходишь по деревне: там постоишь, тут посидишь, иногда разведешь костер. Молодежь рассказывала во время этих хождений друг другу всякие улетные истории, мальчики и девочки если были влюблены, то была у них редкая возможность ночью официально побродить в составе ночной стражи этой, но все было в рамках крепкого деревенского кодекса, все были ответственными и важными. И эта традиция до сих пор сохранилась в марийских деревнях кое-где. Я своими глазами видел и вижу в наши дни деревянные будки посреди деревень с надписью «Йӱд орол» — чтобы караульщики прятались в них от дождя и снега. Леша мне говорил, что хотел бы когда-нибудь сделать об этом спектакль, что это его мечта. И сразу же этой мечтой меня заразил. Если бы я знал о Йӱд ороле в то время, когда работал над книгой «Небесные жены луговых мари» и позднее над сценарием, я бы обязательно придумал с этим связанную новеллу.

Прошел год, второй, третий, мы на эту тему говорили время от времени, а потом к нам приблизился грядущий парад столетий национальных автономий, в том числе марийской. И мы стали ускоряться. Алексей и его театр подали на грант, я подписался на проект как сценарист, получили финансирование и начали работать. Я прежде всего написал рассказ «Йӱд орол» на 7 страниц, очень поэтический и молитвенный. Его можно подбрасывать в воздух, как бумажный самолетик, но трудновато воплощать на сцене или в кино, потому что это чистая литература. Потом уже этот рассказ превращался в пьесу в процессе кропотливой и сложной переписки с режиссером, сам приезжал на репетиции, познакомился с нашими прекрасными артистами… Был на прогонах и первых показах: складывалось ощущение, что спектакль — будто только что родившийся жеребенок, он мокрый, от него пар идет, шаг нетвердый, а все вокруг стоят и смотрят на него, затаив дыхание. Но с каждым новым показом этот жеребенок все крепче становится на ноги и увереннее бежит. Я думаю, что сейчас все гораздо лучше и более отточенно. Но лично мне ничего не будет милее тех самых первых прогонов и показов — стадии именно «жеребенка».

А, еще забыл сказать! В процессе работы над пьесой у нас было несколько чудесных вдохновенных выездных худсоветов — в деревню Колокудо Советского района Марий Эл, где у нашего художника-постановщика Сергея Таныгина дом. Ездили туда Сергей, я, Алексей и композитор Григорий Архипов, еще один раз с нами был предполагавшийся на главную роль артист. И эти наши выездные разговоры были несусветно важны!.. Даже оторопь берет меня до сих пор — до того это было здорово и важно. Именно так и нужно работать в творческой команде. Опыт оказался настолько хорошим, что мне очень хочется его повторить, повторять.

— Вы не загорелись идеей сдружиться с репертуарными театрами?

— Никогда не был против этого — в работе я обычно нуждаюсь и интересу к себе, приглашениям к сотрудничеству только рад. А интересная работа, как вот «Йӱд орол», — это еще и редкое удовольствие. Конечно, зависит все от людей, которые это делают. У нас в Йошкар-Оле собралась команда, как на борту судна — все на своих местах, и нельзя друг без друга, и больше тоже не нужен никто: режиссер, я, композитор, художник-постановщик; в городе еще художник по костюмам и хореограф, артисты. Мы сидели, работали — будто трением огонь добывали. А иначе зачем вообще все это надо, если художникам действовать не именно так?

У меня всегда есть свое главное дело — это художественная литература — и мне тут никто не нужен в соавторы, я здесь работаю абсолютно один. Это лучшее, что я умею, и это точно лучше меня никто не сделает (не напишет за меня моих книг), а писать по моим книгам вполне себе могут другие люди, которые хорошо чувствуют мою литературу. Я могу отдать каким-нибудь адекватным людям права на экранизацию, если кто-то попросит, на театральные постановки, мне не обязательно писать сценарии самому. Я это делаю, потому что это космическая и фатальная-поэтическая ответственность и работа в смысле работы, добывания средств к существованию. Преподавать сценарное мастерство в киношколах и литературное в литературных — это тоже все не сильно обязательно. Если есть у людей интерес ко мне, то может быть и взаимная польза. И я постараюсь изо всех своих сил пригодиться людям, меня пригласившим. Я со своего живого пути писателя и сценариста искренне поделюсь какими-то наиважнейшими для себя вещами, если меня спросят. Не спрашивают — тоже хорошо, потому что мне есть чем заняться, и более чем. С другой стороны, то, чем я занимаюсь, — чистая литература, поэзия — не приносит средств к существованию вообще. Поэтому я постоянно ищу работу и сватаю сам себя порой. Мне это не нравится, но приходится.

Айрат Нигматуллин

Источник: БИЗНЕС Online