Слово «овсянки» уже витало в воздухе и коснулось моего слуха, но о повести я ничего не знала, сознание было не затуманено отзывами и рецензиями на фильм, и душа первозданно распахнулась навстречу неизвестному.
Интриговало милое название. «Овсянки»…Почему? Какая роль им уготована? Птички-то – невелички. Красотой не блещут, пением – тоже, так, щебечут себе, повторяя одну и ту же строфу. Разве что известность их велика – распространились по всему земному шару. Не эта ли участь ждет и фильм? Как знать. Во всяком случае, он уже начал победное шествие по свету. Десятиминутная овация зала во главе с Квентином Тарантино, приз кинокритиков мира ФИПРЕССИ, приз экуменического жюри за духовность и главный приз за лучшую операторскую работу на Венецианском кинофестивале, Гран-при и признание арабского мира на кинофестивале в Абу-Даби с формулировкой «за блестящий киноязык»…
Но создатели картины ни о какой программной заданности в названии, конечно же, не подозревали. Они «просто» смело и талантливо, при богатой фантазии режиссера Алексея Федорченко и абсолютном чувстве меры оператора Михаила Кричмана, творили свое кино. На благодатной сценарной основе писателя и этнографа Дениса Осокина, и, спасибо продюсеру Игорю Мишину, — при наличии средств.
Шумному всплеску фильма на мировой премьере неожиданным контрастом выступает скромная неброскость экранного пространства. Среднерусская, продуваемая осенью, глубинка, привычный пейзаж, птахи в клетке «по триста рублей за пару», их новый хозяин – мужчина весьма обычного вида со странным именем Аист, несколько фабричных работниц, в смущении гримасничающих перед объективом, мимолетный поцелуй героя с милиционершей/ как окажется потом, — единственный за весь фильм/ и, наконец, Мирон, — второй герой/ или первый, — они равнозначны/ — директор фабрики, муж героини.
Фильм не исторический и не этнографический. Художественный. Но по содержанию, способу воплощения, философской и эстетической сути совершенно необычный. Мне, во всяком случае, прежде ничего подобного видеть не приходилось. А смотрю я кино уже более шестидесяти лет.
Отрадно, что повесть «Овсянки», привлекшая внимание создателей фильма, позволила режиссеру Алексею Федорченко с присущим ему оригинальным видением и незаурядным мышлением интерпретировать в современной жизни обычаи именно одного из древних финно-угорских народов – народа меря. Это серьезный прорыв в мировое кинематографическое пространство. Видимо, пробил час.
Действие фильма неспешно. Оно, вроде, и вовсе не развивается – куда ему торопиться, ведь то, что должно было случиться вначале, уже случилось. До нас. Мы присутствуем как бы P.S. Но смотрим, смотрим на одном дыхании – потому что все непривычно, все удивляет, порой шокирует. Но шокирует как-то странно – одномоментно. Почти сразу же принимаешь каждую неожиданную ситуацию: да, так тоже бывает, имеет право быть. Когда мысленно возвращаешься к этому, понимаешь, откуда такая лояльность. В фильме нет ни назиданий, ни осуждений, как нет и ни одного мотива, действия, слова, которыми бы двигала злоба. Все – от добра и для добра. С уважением к другому человеку, его тайному «параллельному миру», такому же уникальному, как и твой.
И от доверия режиссера нам, зрителям.
Не удивительно ли, право, что во взаимоотношениях трех человек – двух мужчин и одной женщины, — не просматриваются привычные для треугольника углы? От глубокой любви к жене, от понимания и уважения к едва уловимым чувствам бывшего потенциального соперника, Мирон просит его помочь проводить свою Таню, объясняя: «Не хочу, чтобы ее видели чужие люди». Нам пока непонятно значение этих слов. Но когда мы узнаем, о чем речь, поражает их суть – он признает в Аисте единомышленника в своем чувстве к Тане, единолюбца, если хотите, и хочет, чтобы смотрели на нее только любящие глаза и касались любящие руки.
Герои фильма, не таясь и особо не демонстрируя, соблюдают обычаи предков, деликатные особенности их взаимоотношений, порой непривычно раскованных, однажды упомянутых в фильме как «распущенность».
Ее нет. Как нет в картине и ханжества, пошлости, цинизма. Но присутствует целомудрие. Режиссера, оператора, сценариста. /Браво, мужчины!/
Фильм не стыдно смотреть в зале рядом с другими людьми, как не стыдно любоваться в картинных галереях полотнами Рубенса или Рафаэля. Героиня фильма Таня ни лицом своим, ни роскошной гривой волос, ни сдержанной пышностью тела не уступает тем далеким классическим красавицам. А по мне так – превосходит их, возможно, своей российской узнаваемостью. Деликатность, с которой показана ее нагота, достойна высших похвал.
Роль Тани невероятно сложна, особенно, смею предположить, — в первой, «пассивной» ее части. Невозможно представить психологическое состояние актрисы и двух ее партнеров, заставляющих нас верить в реальность происходящего. Несмотря на скорбность ситуации, мы любуемся этой прекрасной женщиной, созданной, чтобы любить, быть любимой, рожать детей. А вот этого-то, по «дымным» рассказам Мирона, ей не было дано. Несмотря на его любовь, страсть, уроки и мастерство. Но нам так хочется в этом усомниться. И единственная сцена их, скажем так, интимной близости /филигранно сыгранная актрисой/ дает некоторое для этого основание – возможно, здесь не ее, а все-таки его беда. Но в этом Мирон, конечно же, не может признаться «единолюбцу» Аисту.
Что испытывает внешне бесстрастный Аист, когда раскладывает погребальные нити на теле, так и не ставшей своей, возлюбленной?…Маловероятно, что при жизни он вообще когда-либо коснулся ее, а ведь было это, было, они нравились друг другу, помнит он ее тихий, ласковый взгляд, однажды остановившийся на нем /в этом взгляде все – чуть-чуть, но он отпечатывается даже в нашей памяти/. А теперь единственным проявлением его прощальной нежности становится игрушечный синий ежик, привязанный к ее запястью.
Выбор на роль Тани очень хорошей актрисы Юлии Ауг – это однозначное «попадание в десятку». Как и выбор исполнителей трех мужских ролей.
Отец Аиста, поэт, очень сочно сыгранный Виктором Сухоруковым, неожиданно вклинивается в сюжет фильма памятью сына. Это эксцентричный чудик, одержимый страстным желанием быть призванным рекой, чтобы «уйти в бессмертие». Топиться самому нельзя – «это было бы чересчур по-русски, это как бежать в рай, обгоняя других». И тогда он отдает реке единственную дорогую для него вещь – свою пишущую машинку. Появление его, вроде бы, случайно. Но в фильме нет абсолютно никаких случайностей, любое зацепившее вас слово или действие, непременно будет отыграно. И эта утопленная машинка «выстрелит». Но уже – в P.P.S.
Два актера, Юрий Цурило и Игорь Сергеев, очень сдержанно, без внешних эффектов создающие различные, совершенно не похожие образы, — уверенного, обстоятельного Мирона и теплого, благожелательного Аиста, — ведут главную тему фильма – тему любви, декларируя авторскую позицию – уважение к Женщине. Оно высвечивается всем, что связано с Таней. И не только.
Вот случайная встреча героев с девушками, предлагающими свое общество. Их бесхитростный диалог: «Вы не хотите нас?» — «Очень даже хотим». Он поражает своей прямолинейностью – это они о чем? Неужели «об этом»? Ну, конечно, об «этом». И вскоре – длинная операторская панорама. Она словно задерживает движение нашего взгляда снизу вверх, не сразу позволяя обнаружить тщедушность двух женских тел и почти забавную простоватость лиц.
Мы уже готовы усмехнуться, а то и бросить свои каменья в них, — просто так, походя, от высокомерия, от банальной неприязни к древнейшей профессии, от равнодушия и сытости. Но застываем вдруг от пронзившего чувства жалости: одна из девушек в порыве своем устремляется, было, вслед уходящей машине. И сколько в этом порыве общего для женских судеб: неустроенность, одиночество, в который раз промелькнувшая надежда. А в нашем случае – и авторское сострадание. Оно и останавливает нас, скорых на расправу.
Здесь, как впрочем, и во всех сценах, где присутствует обнаженное тело, особенно четко проявляет себя деликатность, высокий уровень операторского мастерства и культуры Михаила Кричмана. Он так органично выполняет режиссерскую задачу, что в их творческом дуэте порой невозможно понять, где «солирует» режиссер и где – оператор. Но выигрывает, конечно же, общее дело.
Особенно памятен своей прозрачной нежностью фрагмент обряжения невесты к свадьбе. По своей красоте и глубинной сути, — это эпиталама, непревзойденный гимн началу пути в материнство. Вот-вот девочка станет женщиной, женой, мамой. И подружки украшают врата, открывающие путь от возвышенной платонической любви к любви истинно земной, дающей начало жизни человеческой. Ах, как славно и как правомерно это придумано!
Но вернемся к овсянкам, — что же они? Да, птички Божии, — как пелось в одной старинной детской песенке. Они-то и исполнили ЕГО волю в этой картине.
И фильм можно было бы назвать трагедией, если бы история эта, «настуканная Аистом на утопленной отцовской машинке», не дошла до нас.
Лариса Матвеева
Заслуженная артистка МАССР,
телережиссер