Идея снять «Овсянки» пришла после священной рощи мари

В Венеции в рамках основного конкурса состоялась мировая премьера российского фильма «Овсянки»

История странной камерной картины Алексея Федорченко напоминает внезапное явление из ниоткуда «Возвращения» Андрея Звягинцева, снятого на деньги Лесневских, и оглушенного фестивальными фанфарами. Впрочем, Федорченко легче. Он уже обласкан на острове Лидо. Его «Первые на луне» получили главный приз венецианской программы «Горизонты». Тем не менее, на «Овсянки» Минкульт денег не дал: история, рассказанная режиссером и его единомышленником — писателем Денисом Осокиным, экспертам привиделась порнографической. Взыскательная международная пресса после показа стоя аплодировала фильму.

Федорченко снимает кино на меже – «было – не было». Мистификация «Первые на луне» о тайном полете первых советских космонавтов на Луну в сталинскую эпоху многим задурила голову, но восхитила всех попыткой увидеть воочию – как же наши славные предки пламя души своей, знамя страны своей несли через миры и века. И как за подвижнический «подвиг славы» — отвечали жизнью перед выполняющими свой «план» энкавэдэшниками.

«Овсянки» парят где-то между далеко-далеко – тысячелетия назад и совсем рядом, за обшарпанным углом. Сегодня-сейчас – и в детстве. На работе-в кабинете директора-в чреве внедорожника-в убогой комнатенке – и в чудном сне.

В «Овсянках» собственно и сюжета нет. Есть буднично-диковатое путешествие двух мужчин. Мирон Алексеевич, директор бумажно-целлюлозного комбината (монументальность поначалу непроницаемого Юрия Цурилло ближе к финалу рассыпается нежностью) едет хоронить любимую жену Таню в места, где прошел медовый месяц. С собой берет помощника, фотографа по имени Аист. По дороге они – выходцы из малочисленного северного племени меря, растворенного среди славян — вспоминают вчерашнее и многовековой давности минувшее, совершают погребальный обряд в мерянских традициях. Овсянок – купленных на рынке неказистых птичек из отряда воробьиных — прихватывают с собой… для радости. Смерть и жизнь составят им компанию. Рядом во внедорожнике: укутанное в плед пышное тело Тани, в девичестве Овсянкиной — и щебечущие в клетке овсянки. Так и движется по Руси черный внедорожник… пока овсянкам не вздумается поцеловать в глаза своих спутников.

Топонимия этого «последнего пути» столь точно прописана, что сочиненная авторами мифология, сшивая накрепко ускользающую древность с современной обыденностью – обретает плоть и кровь. Сначала плохо выкрашенные бараки ласкового одноэтажного городка Неи, потом Горбатов, Кадый, Кинешма, Мещерская поросль… Все места обитания — у рек: замерших в своей неохватности и увертливых горных, недоступных, скованных хрупким льдом – и распущенно податливых. Реки уносят горе. Вода и небо в поверьях меря едины, поэтому лучшая смерть – утонуть: достичь бессмертия. Вода сама выберет праведников. Женское тело тоже река. Жаль утонуть в ней нельзя, — печалится Мирон Алексеевич.

«Овсянки» — из фильмов, в которых сама киногения выуживает из слов их потаенные смыслы. Дешифрует буквы в визуализированную поэзию. Потому что в начале этого фильма, конечно же, было слово – повесть Дениса Осокина (казанский писатель, лауреат литературных премий «Дебют» и «Звездный билет»).

Бараки, заводские цеха, выстуженные набережные, ангары супермаркета. Это настоящее, в котором трудно дышать от уныния. Но авторы воссоздают и языческое прошлое, и эта измышленная мифология становится кислородной подушкой для героев. «Забудутся обряды, что останется?» — спрашивает Аист. Двое мужчин готовят умершую пышнотелую деву к «иной жизни». Расчесывают волосы, обмывают — убирают как мерянскую невесту – на женские волосы привязывают разноцветные ниточки. Теперь она – завтрашняя жена.

Одним из ключей к фильму становится зигзагообразный понтонный мост, который усталым, подвыпившим зигзагом торит переправу на другой берег. А кто сказал, что прямой путь всегда правильный? Сакраменитальное «но кто мы и откуда» — решается здесь тихо, между собой. В смысле — между самим собой и памятью. «Забудется любовь, а что останется?» — вопрошают герои фильма. И жмут на педаль газа машины, несущейся к истаявшему, нетеперешнему, где жизнь и смерть составляют бесконечное единое целое.

— Леша, почему ж государство в финансировании отказало?

— Мы несколько раз подавали на поддержку Минкульта, видимо, некоторые сцены всерьез испугали чиновников. Но, скажи, разве ты увидела в фильме что-то пошлое, грязное? Мы старались воссоздать присущий язычеству радостный чистый настрой любви, в которой нет деления на плотскую и духовную. В которой нет верха и низа, а есть только безоглядная отдача всего себя другому.

— Эротика, которой насыщена картина, переведена на язык обрядовый, культовый. Эрос и Танатос – два главных человеческих влечения освобождены в картине от пуританских пут умолчания. Эта полноправная сторона человеческой жизни в нашем кино либо ханжески замалчивается, либо отдает такой похабщиной – что лучше б молчали. Вы посмели говорить о любви и смерти, о зыбкой связи с умершими, с иным миром. В словах героя о близости с женой – способ не разрывать окончательно отношений с еще не застывшей ее душой: «у меря нет богов – только любовь друг к другу».

— У Дениса Осокина эта тема невозможности встретиться с любимым звучит еще больней. Я атеист. Но и прощаясь навсегда, все мы надеемся на встречу.

— Реальность тебя совсем не привлекает?

— Действительность меня не увлекает, может оттого, что не знаю как ее снимать, как актерам существовать? Скучно все выходит. Жизнь на экране предсказуема, и смотреть на нее неинтересно. Есть конечно, люди, умеющие делать это правдиво и вдохновенно.

— И все же твое кино — не фантастика, ты конструируешь особое пространство — не параллельное, другое. Откуда его берешь? Откуда про него знаешь?

— Должна быть плотная, живая сценарная основа. Но ты права, это другой мир. А проистекает он вроде бы из нашей повседневности.

— Хорошо. Вот выпускник ВУЗа Леша Федорченко по распределению попадает в уральский «почтовый ящик». И на заводе рассчитывает трудоемкость антиСОИ — наш ответ на американскую стратегическую оборонную инициативу. Компьютеризирует все расчеты, за что получает долгожданную свободу. Через 20 лет администрация завода представляет его, кинематографиста, к награде «За заслуги перед космонавтикой». Тут и фильм про доблестных космонавтов подоспел. Значит и в почтовом ящике нашлись темы для твоей «небывальщины»?

— Еще как! Представляешь себе закрытый НИИ. Там же своя мифология, свои легенды. Эти закрытые миры раздувает накопленная и невыпущенная в свет энергия. Посмотри телефонный справочник этих предприятий, сколько там неожиданных, странных названий. Я вот думаю, какие необычайные эротические фильмы, фантастику, хорроры можно было бы снять в почтовом ящике…

— Я даже знаю, кто бы мог это сделать… Твои «Первые на луне» — про поколение титанов, сворачивающих неподъемные горы, разворачивающих реки. Получается, что нынешнее поколение — карлики?

— Ну в общем, сейчас все помельче конечно… Да, дело в другом. И сегодня реки разворачивают, дороги сквозь леса проламывают. Мотивации иные. Ради денег подвигов не совершают.

— Твои герои-меряне, они нездешние?

— Просто не умеем их различить, они ж не инопланетяне. Можем жить на одной лестничной площадке и ничего не знать об глубинных омутах жизни наших соседей…

— По сути, они и есть овсянки. Как говорит словарь – птицы незаметные, лесные зелено-желтые воробьи, живущие, между прочим, по всей территории России.

— Конечно. Неприметных птиц как разглядишь? Нужно особое зрение. Мыслим стереотипами, видим лишь то, что на поверхности. Все первые рецензии на наш фильм назвались: «Овсянка, Сэр!» И о людях судим быстро-поверхностно. Нет ни времени, ни таланта рассмотреть, а значит полюбить. Знаешь, после нашего фильма люди приходили с живыми глазами: «Мы видели овсянок!» И у вас в Москве, они наверняка они есть. Смотри внимательней.

— Ты попытался взглянуть на сегодняшнюю жизнь с точки зрения не официальной православной идеологии, а языческих верований. Тот же ракурс и в следующем сценарии «Небесные жены луговых Мари», который ты давал мне читать.

— В этом направлении мы близки с моим автором Денисом Осокиным. У нас пять практически готовых сценариев. А «Овсянки» возникли так. Мы снимали документально-игровую ленту «Шошо», героями которой стали марийские жрецы. Когда заслужили их доверие, они разрешили нам снимать в священной роще. Там мы привязали тряпочки к деревьям, загадали желания. Выпили водки. Денис сказал: «Следующий наш фильм будет «Овсянки». Повесть уже была. И сценарий он написал быстро. Мне интересны древнейшие верования, они дают иную оптику во взгляде на сегодняшнее.

— Не оттого ли что живешь на Урале, родине «тайных уральских былей», сказов Бажова?

— К Бажову у нас относятся как к матрешкам — до дыр затерли, пораспродали. В строительстве мира, которого нет, я шел от повести.

— Музыкально выстроенный, ритмически организованный текст Осокина не только наследует опыту прозы модерна: Пильняка, Белого, Добычина – в его слове языческие ритуалы окрашены тоской современного человека, утратившего связь с прошлым.

— Прошлое распознает, считывает будущее. А современный человек живет в герметичном пространстве сиюминутного.

— Будем Леш, считать тебя разведчиком в параллельные миры.

— Это ты красиво сказала.

«Овсянок» не было бы без Игоря Мишина. Как в свое время Дмитрий Лесневский — успешный телевизионный продюсер — вздумал поддержать арт-проект, который бы цеплял, будоражил. В производство картины, от которой отвернулось государство, он вложил собственные 35 миллионов рублей. Прочитав примерно до половины сценарий «Овсянок», понял, что хочет это снимать. Через три месяца запустились, 33 съемочных дня, четыре экспедиции: Коми, Волга, Ока, Урал. Мишин называет «Овсянки» авторско-коллективной работой. Рядом с режиссером «увидевшим» пульсирующую болью и нежностью повесть Дениса Осокина — уникальный оператор Михаил Кричман («Возвращение», «Изгнание»), способный из самой прозаической натуры создавать магический смыслообразующий кадр. В команду привлекли начинающего композитора Андрея Карасева, музыка которого не педалирует этнографии, погружая в глубокие воды фильма, словно шаман своими звуками «заговаривая» зрителя. Я расспрашивала Андрея про инструменты, использованные в аранжировке. Они довольно редкие: тибетские трубы, перевернутые старинные гармошечки, сделанная по чертежам костяная дудка (звук ее похож на человеческий, в давние времена ее делали из кости женщины). Андрей признается, что сочинял музыку особым способом. Будто бы подбрасывал звуки в воздух, и из этого хаоса собирались рассыпчатые воздушные замки прихотливых мелодий.

Все говорят о том, что наши фильмы не окупаются. Виноваты в этом не только зрители, но и сами фильмы. Продюсерское чутье Мишина сработало. Картину пригласили в Венецию, буквально вырвав из кинотавровского конкурса. Сегодня к продвижению «Овсянок» подключились европейские дистрибьюторы, после Венеции покупателей, а значит и зрителей у этой «небывальшины» будет много.

…А тот самый «кривой» мост существует на самом деле – всего в 340 км от Сывтывкара.

Лариса Малюкова

Источник: Новая Газета